До процесса В. И. Засулич (1878 г.) не было в пореформенной России более громкого дела, чем процесс по делу "нечаевцев". Достаточно сказать, что роман-предупреждение Ф. М. Достоевского "Бесы" был написан после изучения обстоятельств нашумевшего дела. Особую роль процесс "нечаевцев" сыграл и в судьбе выдающегося русского адвоката Александра Ивановича Урусова, ускорив его вступление в присяжные поверенные при Московской судебной палате и начало самостоятельной адвокатской деятельности (в процессе "нечаевцев" он участвовал в качестве помощника присяжного поверенного Я. И. Любимцева).
Делом "нечаевцев" (июль-сентябрь 1871 г.)1 правительство надеялось воспользоваться, чтобы очернить революционное движение, сорвав с него покрывало романтического героизма.
Князь Урусов оказался главным препятствием: он выступал первым и задал тон всему ходу процесса, акцентировав внимание суда на разнице между заговором и тайной организацией. Выбранная им линия защиты, профессиональное мастерство адвоката - глубина и точность анализа фактической стороны дела, умение объяснить тонкости политической терминологии - были столь убедительными, что остальным адвокатам, как правило, оставалось лишь следовать намеченной Урусовым линии защиты. "Помимо изящества манеры, красоты языка и сердечного отношения к обвиняемым, меня поразил превосходный юридический анализ различения между заговором и тайным обществом. Остальным защитникам пришлось дополнить этот анализ лишь немногими чертами, и он сильно повлиял на мягкость приговора, произнесенного Судебной палатой", - вспоминал К. К. Арсеньев2. Сам блестящий адвокат, С. А. Андреевский не скрывал восхищения: "Каждая фраза, сказанная Урусовым, читалась в газетах как новое слово. Он был не из тех, которые делаются известными только когда попадают в громкое дело. Нет, он был из тех, которые самое заурядное дело превращали в знаменитое одним прикосновением своего таланта. Оригинальный ум, изящное слово, дивный голос, природная ораторская сила, смелый, громкий протест за каждое нарушенное право защиты, пленительная шутливость, тонкое остроумие - все это были такие свойства, перед которыми сразу преклонялись и заурядная публика, и самые взыскательные ценители"3.
Мнение, что вслед за делом "нечаевцев" последовали консультации швейцарской юстиции с Урусовым о правомерности выдачи С. Г. Нечаева российским властям как уголовного преступника, а тем более слухи о "неформальной защите" Урусовым главы "Народной расправы" в Берне, не подтверждаются. Возможно, эти слухи распространила русская полиция с целью уничтожить популярность адвоката после процесса "нечаевцев". Урусов своим поведением раздражал власть, уже давно считавшую князя-адвоката политически неблагонадежным.
Непримиримым врагом Урусова была и оставалась долгие годы московская полиция, которую он в своих речах (например, на процессах кондитера Морозкина и купца Бутикова) не раз ставил в смешное, а порой и в унизительно-глупое положение. Жандармы держали его в поле зрения со студенческих времен. Урусов неустанно "подтверждал" свою "неблагонадежность" крамольными высказываниями, хотя "во всю жизнь никогда не принимал активного участия в деятельности революционной партии"4. По данным полиции, Урусов среди студентов "считался "диктатором", и они, рассчитывая на его способности и достоинства, убеждены в том, что он станет во главе народного движения и вполне сыграет роль Гамбетты5, от чего князь Урусов не отказывается"6. Впрочем, эйфория, царившая в обществе в период великих реформ, порой вредила там, где необходим был простой житейский практицизм.
За два года до его ссылки произошел показательный эпизод. На балу у московского генерал-губернатора В. А. Долгорукова внимание царя привлекла "царица бала" М. В. Салтыкова. Близорукий Урусов допустил оскорбительную бестактность, всеми замеченную: "вскинул pincenez в глаза и позволил себе осматривать" танцующего царя7, хотя "всегда умел соблюсти чувство меры и порядочности". А. Ф. Кони отмечал что "Урусов благодаря своему воспитанию, эстетическим наклонностям, выгодно отличался от многих своих товарищей"8. Несмотря на это, молодой Урусов совершил столь дерзкий поступок, поскольку "быстрые и часто сказочные успехи... на арене... гласных судов и еще большие успехи в "большом свете" совсем вскружили ему голову: в нем стала замечаться некоторая напыщенность, надутость и порой даже фатоватость". Реакция самодержца последовала незамедлительно: "Кто этот нахал?"9. После этого "дядюшка князь М. А. Урусов просил меня от имени хозяина уехать", - вспоминал Урусов10.
Одна из заповедей адвоката - свобода от любых форм давления. Россия не знала традиций гражданского общества, когда свобода воспринимается как сопряжение противоположных понятий: права и обязанности. Об этом особом состоянии общества писал И. В. Гессен в "Истории русской адвокатуры": "Провозглашение начала состязательности встретило живейший отклик в обществе, как проявление свободной борьбы личных интересов, в которую государство не вправе вмешиваться". Е. А. Пушкин отмечал: "Это было такое время, когда никто не стеснялся - а Александр Иванович более чем кто-либо - в громком порицании всех действий администрации, бывших или казавшихся нелиберальными или нарушающими закон, строгое охранение которого всем представлялось прочно установленным с введением в действие новых порядков"11.
В эти годы Урусов совершал более радикальные действия, чем признавал позднее: "Я либерал, защищаю либеральные дела"12. 12 января 1871 г. в артистическом кружке на праздничном обеде московских студентов вслед за тостом "за французскую республику... князь Урусов, встав на стол с бокалом шампанского, сказал речь, в которой... выразив противоположность состояния французов с настоящим празднеством, сравнил отчаянную защиту их с защитой русских в 1812 году... добавив, что мы обязаны им многочисленными заимствованиями. После этого провозглашен был тост за французов и князь Урусов отправился с целью дать телеграмму для отсылки в Петербург во французское посольство с приветствием от 400 студентов"13.
Так откровенно приветствовать французскую революцию 4 сентября 1870 г., более того, призывать нацию быть благодарной Франции за некоторые нововведения, вероятно, за организацию адвокатуры и опыт революционного движения, послуживший одной из причин уступок сверху и реформ 1860 - 1870-х годов! Что это - убеждение или эпатаж, поступок свободолюбивого человека или безрассудство скандалиста? На эти вопросы ответил сам Урусов в незаконченном более раннем письме отцу: "Начало войны вызывало мои и друзей моих симпатии в пользу Пруссии, но если бы пала разбойничья династия, которая царствует во Франции, я не мог бы желать подавления французского народа"14
Смягчающим обстоятельством в глазах генерал-губернатора выглядел тот факт, что дерзкий поступок был совершен под воздействием вина и что на виновника происшествия подействовало внушение, подкрепленное угрозой закрыть артистический кружок. Генерал-губернатор указывал также на то, "что многие от него (Урусова. - А. С.) требовали отправить телеграмму не во французское посольство в Петербурге, а правительству обороны в Бордо, но "он счел за лучшее, для отклонения посылки телеграммы в Бордо, согласиться на ее отправление в Петербург"15. И в данном случае он выступил как адвокат. Потеря кружка, где он был душой компании и "давал кружку тон, влияя на репертуар спектаклей, на характер семейных и танцевальных вечеров, на состав вновь избранных действительных чинов"16, лишила бы Урусова своей сцены, избранной публики.
Революционером он не был, но исповедовал гражданственность и уважение к личности, с этой позиции он был, безусловно, радикалом, запертым в условностях самодержавия. Как заметил П. Д. Боборыкин, Урусов "был и раньше чистейший западник, и я не помню, чтобы в нем когда-либо и впоследствии всплывали какие-нибудь славянофильские или русофильские настроения"17.
В 1872 г. полиции представился повод обобщить компрометирующие Урусова факты. Защищая на процессе "нечаевцев" одного из подсудимых - кн. В. Н. Черкезова18, он проявил к нему особое участие и щедрость. Урусов, отрицая всякую догму, не терпел идолопоклонства, от которого, по его выражению, пахнет "застенком", но "понимал и даже уважал чувства истинных сектантов, при условии, однако, чтобы фанатизм не переходил в человекоистребление". Побывав у Черкезова в тюрьме и вручив ссыльному 25 руб., адвокат дружески распрощался с ним19. Советник управления Министерства юстиции О. В. Эссен сообщал в Министерство внутренних дел, что во время содержания в Московской пересыльной тюрьме "Черкезов имел частые свидания... с присяжным поверенным князем Урусовым и студентом Московского университета Клячко... одно из таких свиданий произошло в квартире тюремного смотрителя"20.
Эти встречи служили моральной поддержкой заключенному, находившемуся в подавленном состоянии. Черкезов, тронутый таким вниманием, написал "в благодарность" письмо, где изложил свои взгляды на способ ведения революционного дела в России и убеждал Урусова "принять на себя ту же роль руководителя молодежи, которую в Петербурге играл Чернышевский"21. Копии этого письма получили распространение в среде учащейся молодежи, и вскоре содержание его стало известно полиции. В мае последовал обыск. Урусов не желал допустить полицейских к своим бумагам без надзора за этим процессом товарища (заместителя) прокурора. В мае 1872 г. у него провели обыск, потом производилось дознание по обвинению Урусова в сношениях с нечаевцами. Но при обыске ничего не было обнаружено, "кроме письма Черкезова и нескольких расписок (в получении от меня небольших пособий), выданных незнакомыми мне людьми"22. Последняя фраза неубедительна, революционеры едва ли давали расписки первому встречному.
На это обстоятельство обратил внимание помощник прокурора Ринкевич: "Странно.., что пишут вам политические ссыльные, деньги берут - политически неблагонадежные... не кажется ли вам это совпадение странным?". Урусов-адвокат, однако, легко сумел объяснить "совпадение": "Пишет мне Черкезов, которого я знаю по процессу, где я защищал; а деньги брали лица, о которых справок не наводил... Если бы я знал, что они политически неблагонадежные, зачем бы я стал брать с них расписки? ...Переписки же у меня с нечаевцами вовсе никакой не было"23.
Домашние Урусова были весьма напуганы обыском, и происходящее оставило в семействе тягостные чувства.
Как говорилось, пристальное внимание власти к персоне Урусова было вызвано не в последнюю очередь огромным влиянием на молодежь, для которой он был чуть ли не оракулом. Существуют данные, подтверждающие существование в Московском университете "Тайного юридического общества", "цель которого заключалась бы единственно лишь в распространении всевозможными средствами в массах народа образования социального". Проведенное жандармским управлением расследование установило, что общество имело свою библиотеку и кассу, члены его были обязаны держать все в тайне: "Цель общества, а равно и все шаги, им предпринимаемые, должны знать только члены общества. Каждый член общества должен иметь не менее пяти второстепенных членов... Каждый член его, где бы он ни был, за измену подлежит строгой ответственности"24.
По данным III отделения, "в числе главных действующих членов общества" называли Ф. Н. Плевако, "заменившего между студентами значение князя Александра Ивановича Урусова". "Плевако, вращаясь постоянно в среде этих лиц, в настоящее время еще с большею энергией, распространяя социально-демократические идеи, старался получить гораздо сильнейшее значение, нежели какое имел князь Александр Иванович между студентами"25.
В позднейших записях, неохотно комментируя факты своего прошлого, Урусов фактически отрицал какую-либо связь с нечаевцами: "Я никогда не участвовал ни в каких заговорах, питая глубокое отвращение к деспотической дисциплине тайных обществ и к морали бандитизма... Я изучал и подсудимых и дело, но все-таки, не отказывая в сочувствии и сострадании некоторым идеалистам из этой среды, я не испытывал ни малейшего влечения к их ребяческим планам... По натуре эпикуреец и скептик, - пойду я в компанию, где толкуют об убийстве непослушного Иванова, о печатании прокламаций, о поклонении Нечаеву!"26. Открытой тесной связи, возможно, и не было в силу столь демонстративно пренебрежительного и даже брезгливого отношения к идеям и действиям "нечаевцев". Однако правильнее будет согласиться с мнением А. А. Андреевой, что в данном случае Урусов черты своего зрелого мировоззрения искусственно перенес на годы беззаботной молодости.
После дознания дело передали на рассмотрение в Министерство внутренних дел и Министерство юстиции; участь Урусова была решена. Жандармский чиновник рапортовал 24 августа 1872 г. шефу жандармов и прокурору Московской судебной палаты о результате анализа переписки "политических преступников, осужденных в прошлом году за злоумышления против правительства": "По всеподданнейшему моему докладу... Государь император высочайше повелеть изволил: удалить присяжного поверенного князя Урусова из Москвы под надзор полиции, с назначениями ему определенного места жительства, по соглашению шефа жандармов и Министерства внутренних дел"27. Однако в августе адвокат отбыл в Париж28. "Понятно, что, побывав, так сказать, в лапах у медведя и благополучно (как я воображал), уйдя от него, я под впечатлением обыска... ехал за границу довольно... напуганным... Я был на страже, но думал, что буря миновала, значит - ничего! - ... забывая, что ничего нет опаснее логических умозаключений", - вспоминал Урусов29.
В "столице мира" князь немного оправился, завел множество знакомств в литературной среде, куда был введен И. С. Тургеневым, и среди адвокатов и в 1891 г. блеснул красноречием на процессе Блуа-Пеладана. Во Франции его имя было известно и ранее. Как вспоминал Е. А. Пушкин, в 1874 г. Ламо, которого Пушкин благодарил за наслаждение, доставленное его речью в суде, на это сказал, "что мне нечего удивляться красноречию французских адвокатов, когда у нас в России существует такой красноречивый оратор, как кн. А. И. Урусов"30. Путешествуя, он посетил ряд немецких городов, а затем побывал и в Швейцарии (в Берне его двоюродный брат по линии Горчаковых, сын канцлера, служил послом при Швейцарском Союзе). После Швейцарии Урусов возвратился в Россию (его гражданская жена с 1868 г.31 Мария-Аннета ждала ребенка).
Вряд ли Урусов мог успеть сделать в Швейцарии все то, что приписывала ему молва. Однако если он и консультировал швейцарский суд по поводу выдачи России Нечаева, если и встречался с политическими эмигрантами, то не это являлось причиной его ареста в первых числах октября 1872 г., так как решение об аресте относится еще к 24 августа и исполнение было лишь отложено до появления Урусова в Москве. Внезапный арест, произведенный буквально на следующий день по прибытии, породил много толков и домыслов, но Урусов, видимо, и сам не знал причин ареста.
По утверждению близко знавших адвоката свидетелей его ареста, а затем ссылки - А. И. Соколовой (сотрудницы "Русских ведомостей") и литератора И. Н. Захарьина, речь на собрании русских эмигрантов была произнесена, а в Москве, на квартире редактора "Русских ведомостей" Н. С. Скворцова, Урусов почти полностью повторил эту речь, произнесенную на митинге в Швейцарии. "Александр Иванович кончил под взрыв наших горячих аплодисментов, а на другой день рано утром... был арестован". Соколова сообщает обстоятельство, до некоторой степени объясняющее проворство политической полиции. По воле случая свою пламенную речь "русский Демосфен" произнес у Скворцова в тот же день, когда в соседней квартире, у некоего Гринчара, гостил жандармский офицер из Кинешмы32. Захарьин добавляет еще и другое: при возвращении Урусова из Швейцарии в одном с ним вагоне ехал некий помещик Рязанской губернии, который очаровал Александра Ивановича. По прибытии в Москву, на Смоленском вокзале, рязанец встретился с начальником Московского ГЖУ И. Л. Слезкиным, с которым вместе тут же исчез, словно "провалился сквозь землю"33.
Обыск и арест Урусова произвели впечатление на его родных и друзей, да и сам князь был изрядно напуган. "Урусов, всегда находчивый и далеко не робкий от природы, так потерялся, что внезапно запел какую-то французскую шансонетку". Поведение жандармов было крайне бесцеремонным, ему "не позволено даже было проститься с женой и ребенком"34.
Надо полагать, главную роль в данном случае сыграло все же "нечаевское дело". Любопытна дневниковая заметка князя В. М. Голицына по поводу ареста Урусова. "Разлился слух об аресте адвоката Урусова, арест... связан с нечаевским делом. Я никогда особенно не верил этому делу... Серьезно относиться к проповедуемым нечаевцами... утопиям едва ли возможно какому бы то ни было образованному человеку. Утопии эти не в силах вызвать какие-либо сочувствия.... слишком безумно, чтобы затронуть какие-либо стороны жизни". По мнению Голицына, нечаевское дело было искусственно "раздуто" "до размеров демонической демонстрации"35.
За процессом внимательно следил Александр И. Власть рассматривала любые попытки оправдать либо защитить государственных преступников, уличенных в уголовном преступлении, как оскорбление лично самодержцу. Урусов на свою беду оказался причастным к этому делу и мешал властям довести его до "правильного" исхода.
Местом ссылки был определен захолустный Венден Лифляндской губернии. Устанавливался полицейский надзор за содержанием переписки Урусова. Александр II на докладе о принятых против адвоката мерах начертал: "Надеюсь, что надзор за ним будет действительный"36.
Примечания:
1. См.: Нечаев и нечаевцы. М. -Л. 1931.
2. АРСЕНЬЕВ К. К. Воспоминания. В кн.: Князь А. И. Урусов. Т. 2 - 3. М. 1907, с. 237.
3. АНДРЕЕВСКИЙ С. А. Драмы жизни. Пг. 1916, с. 32 - 33.
4. ПУШКИН Е. А. Воспоминания о князе Урусове. В кн.: Князь Александр Иванович Урусов, с. 105.
5. Гамбетта Л. М. (1838 - 1882) - французский политический и государственный деятель, президент палаты депутатов.
6. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 109, 3-я эксп., 1870 г., д. 51, ч. 2, л. боб.
7. ЗАХАРЬИН И. Н. Артистическая жизнь Москвы в семидесятых годах. - Исторический вестник, 1902, т. 90, N 11, с. 495.
8. КОНИ А. Ф. Воспоминания о князе А. И. Урусове. В кн.: Князь Александр Иванович Урусов, с. 208, 195.
9. ЗАХАРЬИН И. Н. Ук. соч., с. 495, 496.
10. Князь Александр Иванович Урусов, с. 9.
11. ПУШКИН Е. А. Ук. соч., с. 105.
12. Князь Александр Иванович Урусов, с. 8.
13. Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 282, оп. 1, д. 311, л. 2.
14. Научно-исследовательский отдел Российской государственной библиотеки (НИОР РГБ), ф. 311, п. 11, д. 20, л. 2.
15. РГИА, ф. 1282, оп. 1, д. 311, л. 2.
16. ЗАХАРЬИН И. Н. Ук. соч., с. 492.
17. БОБОРЫКИН П. Д. Молодой Урусов. В кн.: Князь Александр Иванович Урусов, с. 401: НИОР РГБ, ф. 311, п. 11, д. 20, л. 1.
18. В. Н. Черкезов (Черкезешвили) (1844 - 1925) в 1866 г. был осужден по делу ишутинцев на восемь месяцев заключения. По делу "нечаевцев" приговорен к ссылке в Сибирь, откуда бежал за границу, где стал последователем М. А. Бакунина.
19. ХИН Р. М. Памяти князя А. И. Урусова. В кн.: Князь Александр Иванович Урусов, с. 263, 8.
20. РГИА, ф. 1282, оп. 1, д. 320, л. 3.
21. ПУШКИН Е. А. Ук. соч., с. 106.
22. Князь Александр Иванович Урусов, с. 7.
23. Там же, с. 8.
24. ГАРФ, ф. 109, оп. 157, д. 198, л. 1 - 2.
25. Там же, л. 2 - 2об.
26. Князь Александр Иванович Урусов, с. 8.
27. РГИА, ф. 1282, оп. 1, д. 320, л. 1.
28. ПУШКИН Е. А. Ук. соч., с. 107.
29. Князь Александр Иванович Урусов, с. 9.
30. ПУШКИН Е. А. Ук. соч., с. 107.
31. РГИА, ф. 1282, оп. 1, д. 320, л. 16. Мария-Аннета Николаевна Юргенс, 1849 г. рожд., дочь Везенбергского мещанина-лютеранина, служившая в доме Урусовых экономкой.
32. СОКОЛОВА А. И. Воспоминания о князе А. И. Урусове. - Исторический вестник, 1910, т. 120, N 5, с. 493, 458.
33. ЗАХАРЬИН И. Н. Ук. соч., с. 493.
34. СОКОЛОВА А. И. Ук. соч., с. 458.
35. НИОР РГБ, ф. 75, д. 3 (Дневник князя В. М. Голицына), кн. 3, с. 69 - 70 (на эту рукопись не составлена опись). Голицын В. М. (1847 - 1931) - московский губернатор в 1888 - 1891 годах.
36. РГИА, ф. 1282, оп. 1, д. 320, л. 10, 14.
Вопросы истории, № 11, Ноябрь 2008, C. 144-148
Степанова Анжела Владимировна - кандидат исторических наук, доцент Саратовского государственного технического университета.
Делом "нечаевцев" (июль-сентябрь 1871 г.)1 правительство надеялось воспользоваться, чтобы очернить революционное движение, сорвав с него покрывало романтического героизма.
Князь Урусов оказался главным препятствием: он выступал первым и задал тон всему ходу процесса, акцентировав внимание суда на разнице между заговором и тайной организацией. Выбранная им линия защиты, профессиональное мастерство адвоката - глубина и точность анализа фактической стороны дела, умение объяснить тонкости политической терминологии - были столь убедительными, что остальным адвокатам, как правило, оставалось лишь следовать намеченной Урусовым линии защиты. "Помимо изящества манеры, красоты языка и сердечного отношения к обвиняемым, меня поразил превосходный юридический анализ различения между заговором и тайным обществом. Остальным защитникам пришлось дополнить этот анализ лишь немногими чертами, и он сильно повлиял на мягкость приговора, произнесенного Судебной палатой", - вспоминал К. К. Арсеньев2. Сам блестящий адвокат, С. А. Андреевский не скрывал восхищения: "Каждая фраза, сказанная Урусовым, читалась в газетах как новое слово. Он был не из тех, которые делаются известными только когда попадают в громкое дело. Нет, он был из тех, которые самое заурядное дело превращали в знаменитое одним прикосновением своего таланта. Оригинальный ум, изящное слово, дивный голос, природная ораторская сила, смелый, громкий протест за каждое нарушенное право защиты, пленительная шутливость, тонкое остроумие - все это были такие свойства, перед которыми сразу преклонялись и заурядная публика, и самые взыскательные ценители"3.
Мнение, что вслед за делом "нечаевцев" последовали консультации швейцарской юстиции с Урусовым о правомерности выдачи С. Г. Нечаева российским властям как уголовного преступника, а тем более слухи о "неформальной защите" Урусовым главы "Народной расправы" в Берне, не подтверждаются. Возможно, эти слухи распространила русская полиция с целью уничтожить популярность адвоката после процесса "нечаевцев". Урусов своим поведением раздражал власть, уже давно считавшую князя-адвоката политически неблагонадежным.
Непримиримым врагом Урусова была и оставалась долгие годы московская полиция, которую он в своих речах (например, на процессах кондитера Морозкина и купца Бутикова) не раз ставил в смешное, а порой и в унизительно-глупое положение. Жандармы держали его в поле зрения со студенческих времен. Урусов неустанно "подтверждал" свою "неблагонадежность" крамольными высказываниями, хотя "во всю жизнь никогда не принимал активного участия в деятельности революционной партии"4. По данным полиции, Урусов среди студентов "считался "диктатором", и они, рассчитывая на его способности и достоинства, убеждены в том, что он станет во главе народного движения и вполне сыграет роль Гамбетты5, от чего князь Урусов не отказывается"6. Впрочем, эйфория, царившая в обществе в период великих реформ, порой вредила там, где необходим был простой житейский практицизм.
За два года до его ссылки произошел показательный эпизод. На балу у московского генерал-губернатора В. А. Долгорукова внимание царя привлекла "царица бала" М. В. Салтыкова. Близорукий Урусов допустил оскорбительную бестактность, всеми замеченную: "вскинул pincenez в глаза и позволил себе осматривать" танцующего царя7, хотя "всегда умел соблюсти чувство меры и порядочности". А. Ф. Кони отмечал что "Урусов благодаря своему воспитанию, эстетическим наклонностям, выгодно отличался от многих своих товарищей"8. Несмотря на это, молодой Урусов совершил столь дерзкий поступок, поскольку "быстрые и часто сказочные успехи... на арене... гласных судов и еще большие успехи в "большом свете" совсем вскружили ему голову: в нем стала замечаться некоторая напыщенность, надутость и порой даже фатоватость". Реакция самодержца последовала незамедлительно: "Кто этот нахал?"9. После этого "дядюшка князь М. А. Урусов просил меня от имени хозяина уехать", - вспоминал Урусов10.
Одна из заповедей адвоката - свобода от любых форм давления. Россия не знала традиций гражданского общества, когда свобода воспринимается как сопряжение противоположных понятий: права и обязанности. Об этом особом состоянии общества писал И. В. Гессен в "Истории русской адвокатуры": "Провозглашение начала состязательности встретило живейший отклик в обществе, как проявление свободной борьбы личных интересов, в которую государство не вправе вмешиваться". Е. А. Пушкин отмечал: "Это было такое время, когда никто не стеснялся - а Александр Иванович более чем кто-либо - в громком порицании всех действий администрации, бывших или казавшихся нелиберальными или нарушающими закон, строгое охранение которого всем представлялось прочно установленным с введением в действие новых порядков"11.
В эти годы Урусов совершал более радикальные действия, чем признавал позднее: "Я либерал, защищаю либеральные дела"12. 12 января 1871 г. в артистическом кружке на праздничном обеде московских студентов вслед за тостом "за французскую республику... князь Урусов, встав на стол с бокалом шампанского, сказал речь, в которой... выразив противоположность состояния французов с настоящим празднеством, сравнил отчаянную защиту их с защитой русских в 1812 году... добавив, что мы обязаны им многочисленными заимствованиями. После этого провозглашен был тост за французов и князь Урусов отправился с целью дать телеграмму для отсылки в Петербург во французское посольство с приветствием от 400 студентов"13.
Так откровенно приветствовать французскую революцию 4 сентября 1870 г., более того, призывать нацию быть благодарной Франции за некоторые нововведения, вероятно, за организацию адвокатуры и опыт революционного движения, послуживший одной из причин уступок сверху и реформ 1860 - 1870-х годов! Что это - убеждение или эпатаж, поступок свободолюбивого человека или безрассудство скандалиста? На эти вопросы ответил сам Урусов в незаконченном более раннем письме отцу: "Начало войны вызывало мои и друзей моих симпатии в пользу Пруссии, но если бы пала разбойничья династия, которая царствует во Франции, я не мог бы желать подавления французского народа"14
Смягчающим обстоятельством в глазах генерал-губернатора выглядел тот факт, что дерзкий поступок был совершен под воздействием вина и что на виновника происшествия подействовало внушение, подкрепленное угрозой закрыть артистический кружок. Генерал-губернатор указывал также на то, "что многие от него (Урусова. - А. С.) требовали отправить телеграмму не во французское посольство в Петербурге, а правительству обороны в Бордо, но "он счел за лучшее, для отклонения посылки телеграммы в Бордо, согласиться на ее отправление в Петербург"15. И в данном случае он выступил как адвокат. Потеря кружка, где он был душой компании и "давал кружку тон, влияя на репертуар спектаклей, на характер семейных и танцевальных вечеров, на состав вновь избранных действительных чинов"16, лишила бы Урусова своей сцены, избранной публики.
Революционером он не был, но исповедовал гражданственность и уважение к личности, с этой позиции он был, безусловно, радикалом, запертым в условностях самодержавия. Как заметил П. Д. Боборыкин, Урусов "был и раньше чистейший западник, и я не помню, чтобы в нем когда-либо и впоследствии всплывали какие-нибудь славянофильские или русофильские настроения"17.
В 1872 г. полиции представился повод обобщить компрометирующие Урусова факты. Защищая на процессе "нечаевцев" одного из подсудимых - кн. В. Н. Черкезова18, он проявил к нему особое участие и щедрость. Урусов, отрицая всякую догму, не терпел идолопоклонства, от которого, по его выражению, пахнет "застенком", но "понимал и даже уважал чувства истинных сектантов, при условии, однако, чтобы фанатизм не переходил в человекоистребление". Побывав у Черкезова в тюрьме и вручив ссыльному 25 руб., адвокат дружески распрощался с ним19. Советник управления Министерства юстиции О. В. Эссен сообщал в Министерство внутренних дел, что во время содержания в Московской пересыльной тюрьме "Черкезов имел частые свидания... с присяжным поверенным князем Урусовым и студентом Московского университета Клячко... одно из таких свиданий произошло в квартире тюремного смотрителя"20.
Эти встречи служили моральной поддержкой заключенному, находившемуся в подавленном состоянии. Черкезов, тронутый таким вниманием, написал "в благодарность" письмо, где изложил свои взгляды на способ ведения революционного дела в России и убеждал Урусова "принять на себя ту же роль руководителя молодежи, которую в Петербурге играл Чернышевский"21. Копии этого письма получили распространение в среде учащейся молодежи, и вскоре содержание его стало известно полиции. В мае последовал обыск. Урусов не желал допустить полицейских к своим бумагам без надзора за этим процессом товарища (заместителя) прокурора. В мае 1872 г. у него провели обыск, потом производилось дознание по обвинению Урусова в сношениях с нечаевцами. Но при обыске ничего не было обнаружено, "кроме письма Черкезова и нескольких расписок (в получении от меня небольших пособий), выданных незнакомыми мне людьми"22. Последняя фраза неубедительна, революционеры едва ли давали расписки первому встречному.
На это обстоятельство обратил внимание помощник прокурора Ринкевич: "Странно.., что пишут вам политические ссыльные, деньги берут - политически неблагонадежные... не кажется ли вам это совпадение странным?". Урусов-адвокат, однако, легко сумел объяснить "совпадение": "Пишет мне Черкезов, которого я знаю по процессу, где я защищал; а деньги брали лица, о которых справок не наводил... Если бы я знал, что они политически неблагонадежные, зачем бы я стал брать с них расписки? ...Переписки же у меня с нечаевцами вовсе никакой не было"23.
Домашние Урусова были весьма напуганы обыском, и происходящее оставило в семействе тягостные чувства.
Как говорилось, пристальное внимание власти к персоне Урусова было вызвано не в последнюю очередь огромным влиянием на молодежь, для которой он был чуть ли не оракулом. Существуют данные, подтверждающие существование в Московском университете "Тайного юридического общества", "цель которого заключалась бы единственно лишь в распространении всевозможными средствами в массах народа образования социального". Проведенное жандармским управлением расследование установило, что общество имело свою библиотеку и кассу, члены его были обязаны держать все в тайне: "Цель общества, а равно и все шаги, им предпринимаемые, должны знать только члены общества. Каждый член общества должен иметь не менее пяти второстепенных членов... Каждый член его, где бы он ни был, за измену подлежит строгой ответственности"24.
По данным III отделения, "в числе главных действующих членов общества" называли Ф. Н. Плевако, "заменившего между студентами значение князя Александра Ивановича Урусова". "Плевако, вращаясь постоянно в среде этих лиц, в настоящее время еще с большею энергией, распространяя социально-демократические идеи, старался получить гораздо сильнейшее значение, нежели какое имел князь Александр Иванович между студентами"25.
В позднейших записях, неохотно комментируя факты своего прошлого, Урусов фактически отрицал какую-либо связь с нечаевцами: "Я никогда не участвовал ни в каких заговорах, питая глубокое отвращение к деспотической дисциплине тайных обществ и к морали бандитизма... Я изучал и подсудимых и дело, но все-таки, не отказывая в сочувствии и сострадании некоторым идеалистам из этой среды, я не испытывал ни малейшего влечения к их ребяческим планам... По натуре эпикуреец и скептик, - пойду я в компанию, где толкуют об убийстве непослушного Иванова, о печатании прокламаций, о поклонении Нечаеву!"26. Открытой тесной связи, возможно, и не было в силу столь демонстративно пренебрежительного и даже брезгливого отношения к идеям и действиям "нечаевцев". Однако правильнее будет согласиться с мнением А. А. Андреевой, что в данном случае Урусов черты своего зрелого мировоззрения искусственно перенес на годы беззаботной молодости.
После дознания дело передали на рассмотрение в Министерство внутренних дел и Министерство юстиции; участь Урусова была решена. Жандармский чиновник рапортовал 24 августа 1872 г. шефу жандармов и прокурору Московской судебной палаты о результате анализа переписки "политических преступников, осужденных в прошлом году за злоумышления против правительства": "По всеподданнейшему моему докладу... Государь император высочайше повелеть изволил: удалить присяжного поверенного князя Урусова из Москвы под надзор полиции, с назначениями ему определенного места жительства, по соглашению шефа жандармов и Министерства внутренних дел"27. Однако в августе адвокат отбыл в Париж28. "Понятно, что, побывав, так сказать, в лапах у медведя и благополучно (как я воображал), уйдя от него, я под впечатлением обыска... ехал за границу довольно... напуганным... Я был на страже, но думал, что буря миновала, значит - ничего! - ... забывая, что ничего нет опаснее логических умозаключений", - вспоминал Урусов29.
В "столице мира" князь немного оправился, завел множество знакомств в литературной среде, куда был введен И. С. Тургеневым, и среди адвокатов и в 1891 г. блеснул красноречием на процессе Блуа-Пеладана. Во Франции его имя было известно и ранее. Как вспоминал Е. А. Пушкин, в 1874 г. Ламо, которого Пушкин благодарил за наслаждение, доставленное его речью в суде, на это сказал, "что мне нечего удивляться красноречию французских адвокатов, когда у нас в России существует такой красноречивый оратор, как кн. А. И. Урусов"30. Путешествуя, он посетил ряд немецких городов, а затем побывал и в Швейцарии (в Берне его двоюродный брат по линии Горчаковых, сын канцлера, служил послом при Швейцарском Союзе). После Швейцарии Урусов возвратился в Россию (его гражданская жена с 1868 г.31 Мария-Аннета ждала ребенка).
Вряд ли Урусов мог успеть сделать в Швейцарии все то, что приписывала ему молва. Однако если он и консультировал швейцарский суд по поводу выдачи России Нечаева, если и встречался с политическими эмигрантами, то не это являлось причиной его ареста в первых числах октября 1872 г., так как решение об аресте относится еще к 24 августа и исполнение было лишь отложено до появления Урусова в Москве. Внезапный арест, произведенный буквально на следующий день по прибытии, породил много толков и домыслов, но Урусов, видимо, и сам не знал причин ареста.
По утверждению близко знавших адвоката свидетелей его ареста, а затем ссылки - А. И. Соколовой (сотрудницы "Русских ведомостей") и литератора И. Н. Захарьина, речь на собрании русских эмигрантов была произнесена, а в Москве, на квартире редактора "Русских ведомостей" Н. С. Скворцова, Урусов почти полностью повторил эту речь, произнесенную на митинге в Швейцарии. "Александр Иванович кончил под взрыв наших горячих аплодисментов, а на другой день рано утром... был арестован". Соколова сообщает обстоятельство, до некоторой степени объясняющее проворство политической полиции. По воле случая свою пламенную речь "русский Демосфен" произнес у Скворцова в тот же день, когда в соседней квартире, у некоего Гринчара, гостил жандармский офицер из Кинешмы32. Захарьин добавляет еще и другое: при возвращении Урусова из Швейцарии в одном с ним вагоне ехал некий помещик Рязанской губернии, который очаровал Александра Ивановича. По прибытии в Москву, на Смоленском вокзале, рязанец встретился с начальником Московского ГЖУ И. Л. Слезкиным, с которым вместе тут же исчез, словно "провалился сквозь землю"33.
Обыск и арест Урусова произвели впечатление на его родных и друзей, да и сам князь был изрядно напуган. "Урусов, всегда находчивый и далеко не робкий от природы, так потерялся, что внезапно запел какую-то французскую шансонетку". Поведение жандармов было крайне бесцеремонным, ему "не позволено даже было проститься с женой и ребенком"34.
Надо полагать, главную роль в данном случае сыграло все же "нечаевское дело". Любопытна дневниковая заметка князя В. М. Голицына по поводу ареста Урусова. "Разлился слух об аресте адвоката Урусова, арест... связан с нечаевским делом. Я никогда особенно не верил этому делу... Серьезно относиться к проповедуемым нечаевцами... утопиям едва ли возможно какому бы то ни было образованному человеку. Утопии эти не в силах вызвать какие-либо сочувствия.... слишком безумно, чтобы затронуть какие-либо стороны жизни". По мнению Голицына, нечаевское дело было искусственно "раздуто" "до размеров демонической демонстрации"35.
За процессом внимательно следил Александр И. Власть рассматривала любые попытки оправдать либо защитить государственных преступников, уличенных в уголовном преступлении, как оскорбление лично самодержцу. Урусов на свою беду оказался причастным к этому делу и мешал властям довести его до "правильного" исхода.
Местом ссылки был определен захолустный Венден Лифляндской губернии. Устанавливался полицейский надзор за содержанием переписки Урусова. Александр II на докладе о принятых против адвоката мерах начертал: "Надеюсь, что надзор за ним будет действительный"36.
Примечания:
1. См.: Нечаев и нечаевцы. М. -Л. 1931.
2. АРСЕНЬЕВ К. К. Воспоминания. В кн.: Князь А. И. Урусов. Т. 2 - 3. М. 1907, с. 237.
3. АНДРЕЕВСКИЙ С. А. Драмы жизни. Пг. 1916, с. 32 - 33.
4. ПУШКИН Е. А. Воспоминания о князе Урусове. В кн.: Князь Александр Иванович Урусов, с. 105.
5. Гамбетта Л. М. (1838 - 1882) - французский политический и государственный деятель, президент палаты депутатов.
6. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 109, 3-я эксп., 1870 г., д. 51, ч. 2, л. боб.
7. ЗАХАРЬИН И. Н. Артистическая жизнь Москвы в семидесятых годах. - Исторический вестник, 1902, т. 90, N 11, с. 495.
8. КОНИ А. Ф. Воспоминания о князе А. И. Урусове. В кн.: Князь Александр Иванович Урусов, с. 208, 195.
9. ЗАХАРЬИН И. Н. Ук. соч., с. 495, 496.
10. Князь Александр Иванович Урусов, с. 9.
11. ПУШКИН Е. А. Ук. соч., с. 105.
12. Князь Александр Иванович Урусов, с. 8.
13. Российский государственный исторический архив (РГИА), ф. 282, оп. 1, д. 311, л. 2.
14. Научно-исследовательский отдел Российской государственной библиотеки (НИОР РГБ), ф. 311, п. 11, д. 20, л. 2.
15. РГИА, ф. 1282, оп. 1, д. 311, л. 2.
16. ЗАХАРЬИН И. Н. Ук. соч., с. 492.
17. БОБОРЫКИН П. Д. Молодой Урусов. В кн.: Князь Александр Иванович Урусов, с. 401: НИОР РГБ, ф. 311, п. 11, д. 20, л. 1.
18. В. Н. Черкезов (Черкезешвили) (1844 - 1925) в 1866 г. был осужден по делу ишутинцев на восемь месяцев заключения. По делу "нечаевцев" приговорен к ссылке в Сибирь, откуда бежал за границу, где стал последователем М. А. Бакунина.
19. ХИН Р. М. Памяти князя А. И. Урусова. В кн.: Князь Александр Иванович Урусов, с. 263, 8.
20. РГИА, ф. 1282, оп. 1, д. 320, л. 3.
21. ПУШКИН Е. А. Ук. соч., с. 106.
22. Князь Александр Иванович Урусов, с. 7.
23. Там же, с. 8.
24. ГАРФ, ф. 109, оп. 157, д. 198, л. 1 - 2.
25. Там же, л. 2 - 2об.
26. Князь Александр Иванович Урусов, с. 8.
27. РГИА, ф. 1282, оп. 1, д. 320, л. 1.
28. ПУШКИН Е. А. Ук. соч., с. 107.
29. Князь Александр Иванович Урусов, с. 9.
30. ПУШКИН Е. А. Ук. соч., с. 107.
31. РГИА, ф. 1282, оп. 1, д. 320, л. 16. Мария-Аннета Николаевна Юргенс, 1849 г. рожд., дочь Везенбергского мещанина-лютеранина, служившая в доме Урусовых экономкой.
32. СОКОЛОВА А. И. Воспоминания о князе А. И. Урусове. - Исторический вестник, 1910, т. 120, N 5, с. 493, 458.
33. ЗАХАРЬИН И. Н. Ук. соч., с. 493.
34. СОКОЛОВА А. И. Ук. соч., с. 458.
35. НИОР РГБ, ф. 75, д. 3 (Дневник князя В. М. Голицына), кн. 3, с. 69 - 70 (на эту рукопись не составлена опись). Голицын В. М. (1847 - 1931) - московский губернатор в 1888 - 1891 годах.
36. РГИА, ф. 1282, оп. 1, д. 320, л. 10, 14.
Вопросы истории, № 11, Ноябрь 2008, C. 144-148
Степанова Анжела Владимировна - кандидат исторических наук, доцент Саратовского государственного технического университета.
No comments:
Post a Comment